Отправлено: 22.06.13 17:56. Заголовок: Фмлип Эрланже "Ришелье: честолюбец,революционер,диктатор"

Кортенькое упоминание о Рошфоре в очень известном историческом произведении. В этом эпизоде Рошфор почему то переодет ямщиком. Были ли во Франции 17 века ямики? Что то не верится, наверное перевод кривой, скорее имелся в виду кучер, возчик, погонщик лошадей.

«Меня отлучат от церкви» (декабрь 1641 – апрель 1642)

30 декабря 1641 года Папа оценил старания Мазарини по заключению мира: он назначил его кардиналом. Какой славой это было для сорокалетнего внука сицилийских рыбаков, скромного сотрапезника Барберини и бывшего капитана папской армии, знаменитого Кольмардо! Это была последняя победа Ришелье в том бурном году. Следующий год в первые же дни принес ему новую радость: умер Эпернон.
В году 1642-м случилось больше необычных событий, чем в ином десятилетии. Судьба всегда старалась использовать каждый день жизни кардинала. А в конце ее она навязала ему и вовсе адский ритм.
Ставшие обычными чудеса повторялись, вызывая, как и всегда, изумление и недоверие. В до предела обескровленной и истерзанной диктатором стране шла подготовка к новым победам. Завоеванию Руссильона предшествовали огромные приготовления, а Северная, Рейнская и Альпийская армии получили подкрепления в предвидении новых наступлений.
И тут болезнь Людовика XIII оставила все дела в подвешенном состоянии. Ришелье снова задался вопросом, выдержит ли истощенный организм его господина или сломится под болезнью, а вместе с ним сломится и его собственное дело и судьба. Этим вопросом задавалась и вся остальная Европа. Десять дней все затаивали дыхание. Потом природа одержала верх, и Людовик XIII, исхудавший и пожелтевший, возвратился к своим обязанностям с прежней решимостью. И даже боле того: его всеохватывающее желание положить конец войне уступило его старым инстинктам солдата. Вторжение в Испанию распаляло его, к нему будто возвращались сила и страсть, когда он говорил «о большом шуме, который мы думаем наделать по ту сторону Пиренеев».
Кардинал воспользовался его оптимизмом. Не боясь подвернуть опасности драгоценную жизнь монарха и собственную, он надоумил Людовика возглавить экспедицию. Это резко противоречило интересам г-на Гранда, которому было бы очень трудно вести собственную игру, находясь на краю королевства. Заговорщики стали формировать общественное мнение, заявляя, что чудовищное честолюбие министра приведет его к своего рода цареубийству. Единственным итогом этого стало то, что Ришелье снял с себя ответственность и прилюдно принес себя в жертву.
По его просьбе Людовик XIII подписал торжественное заявление: «Я сказал своему кузену, кардиналу Ришелье, что мне гораздо более хотелось бы отправиться в этот поход, чем оставаться в Сен-Жермене, что он хорошо меня знает, но что единственным моим страхом является тот, что он не перенесет его тягот. На что он сказал мне, что умоляет меня нисколько не принимать в расчет его персону в этом отношении… Для него не было никакой разницы, где умирать. Я должен был на досуге подумать над этим замыслом, а он – подтвердить мое решение. С тех пор я все более укреплялся в мысли об этом путешествии, считая, что оно принесет мне славу».
Тогда заговорщики поторопились возвратиться к вопросу о договоре, поскольку время поджимало. Собрание состоялось в доме г-на де Месма, у которого жил Бульон. Там и был составлен окончательный текст.
Монсеньор должен был получить от Католического короля армию в 1200 пехотинцев и 6000 кавалеристов, а также деньги, необходимые для ее содержания, и плюс к этому 400 000 экю на для французских мятежников. Филипп IV отправил в Седан гарнизон, и разумеется, оплачивал его расходы. Он гарантировал свояку , герцогу Бульону и старшему оруженосцу большой пенсион. Освобождение Франции от тирана не должно было пройти без существенных выгод для освободителей.
В обмен на это герцог Орлеанский обязывался заключить «прочный мир» между двумя коронами с полным возвратом к довоенному положению. Франция должна была разорвать свои союзные договора. Учитывая сложившуюся обстановку, реализация этого соглашения стала бы победой Испании.
«Единодушно заявляется, - говорилось в документе, - что здесь не будут предпринимать ничего против Христианнейшего короля, ни в ущерб его государству, ни против прав и власти Христианнейшей королевы-регентши». Заявлять о верности мятежников королю было почти обязательным лицемерием. Зато не существовало никакого иного примера подобного почтения к королеве и ее власти. Что бы там ни говорили ее защитники, это условие обличает Анну Австрийскую и доказывает ее участие в заговоре.
Не успели высохнуть чернила на этом замечательном документе, как разразилась нежданная гроза. Гебриан разбил в Кемпене имперскую армию Ламбуа и пленил ее командующего. Деморализованный Бульон хотел убедить Монсеньора отложить все дело до лучших времен. Но Гастон был исполнен оптимизма, а Сен-Мара снедало нетерпение влюбленного. Они убедили герцога доверить Фонтралю дело перевозки договора в Испанию.
Узнав об этом, горбун сломался. Он согласился лишь при одном условии: что г-н Гранд попросит двух его сообщников приехать в Лион, «чтобы принудить Его Высочество участвовать в заговоре против г-на кардинала». Анри, ужаснувшись тому, что его таким образом прижали к стенке, попытался воспротивиться, но потом уступил.
Было условлено, что овернское дворянство, чрезвычайно враждебное по отношению к «дьяволу в красной мантии», соберется в Лионе, чтобы получить свою часть добычи, что два самых решительных заговорщика, Жозуэ де Шавиньяк и его сын Гаспар поднимут на мятеж севеннских протестантов, что де Ту будет отправлен к сыновьям Вандома, герцогам Меркеру и Бофору.
Когда диспозиция стала ясна, Фонтраль уехал, увозя с собой договор, зашитый в его одежду. Он прибыл в Лангедок, где один из его друзей, г-н де Обижу, хорошо знавший дороги, ведшие в Испанию, предложил ему множество маршрутов. Горбун выбрал «долину Аспы и порт под названием Коказьян».
Он не подозревал, что за ним по пятам идет один из лучших агентов кардинала, Рошфор. Рошфор, переодетый ямщиком, сам провел Фонтраля в Байонну и помог ему пересечь Пиренеи. Вскоре посланник прибыл в Мадрид и благодаря письму Монсеньора получил аудиенцию у Оливареса.
Между тем Ришелье узнал о связи Монсеньора с Сен-Маром. У последнего был ключ, позволявший ему проходить в Люксембург когда угодно. Узнав эту новость, кардинал вышел из себя и вскричал, что «этот неблагодарный умрет». Но, не имея никаких точных сведений, он успокоился, поразмыслил и взвесил опасность.
Он попытался соблазнить старшего оруженосца, предложив ему губернаторство в Турени, на которое тот когда-то претендовал. Слишком поздно! Воспользовавшись уроками его энергии, Сен-Мар благородно отказался. «Следует, - сказал он, - приберечь эти щедрые награды для тех, кто служат в армии, и граф Аркур заслуживает их гораздо более, чем он». Король восхитился этим великодушием.
Ришелье в ярости забыл об осторожности. 2 февраля, «считая, что в этот святой день (было Сретение), он сможет повлиять на робкий и щепетильный ум Людовика XIII », он произнес яростную обвинительную речь против фаворита. Но момент был выбран неподходящий. Король отреагировал грубо. Гассьон видел, как Преосвященный выходит из королевского кабинета бледным, подавленным и постаревшим.
Двор сразу же узнал об этом, и звезда Сен-Мара взошла в свой зенит. Это было апогеем слабы этого мальчика, погибшего из-за своей красоты. Теперь г-н Гранд выступил в открытую. Больше двух сотен сопровождавших его слуг не скрывали возлагавшихся ими на него надежд, и этому примеру последовала значительная часть армии. Многие его старые товарищи из королевской стражи, заклятые враги «дьявола в красной мантии», агрессивно засвидетельствовали ему свою верность, в особенности господа де Тревиль, де Тилладе, де Ласалль и Дезэссар, к которым хозяин испытывал большую дружбу.
Эти люди были бы очень удивлены, проникни они в тайну отношений короля и фаворита, вынужденного разыгрывать комедию, чтобы не навлечь на себя презрение своей принцессы и не утратить доверие своих сторонников. В самом деле, пылко проявляя свою нежность, Людовик мог внезапно стать раздражительным, язвительным и ранить словами. Перепады настроения монарха были вызваны болезнью, а также разочарованием от того, что король желал найти в Сен-Маре ученика, наделенного всеми добродетелями, а нашел распущенного мальчишку. У этих перепадов будут драматические последствия.

3 февраля король и кардинал уехали из Фонтенбло. Каждый из них был окружен столь многочисленным эскортом, что им пришлось ехать порознь, чтобы не устроить голода. На главных переходах они ехали вместе. По дороге Сен-Мар не преминул показать Людовику XIII обнищание страны и пожаловаться на действие этой войны, конца которой не видел никто, «поскольку кардинал всегда найдет предлог отдалить заключение мира, чтобы сделать себя необходимым». Король отказывался верить в злонамеренность своего министра:
- Что ж! – сказал ему однажды фаворит. – Единственное средство обнаружить истину… это поручить надежному человеку писать в Испанию без ведома кардинала и таким образом узнавать о ходе переговоров. По полученным ответам вы ясно увидите, что один лишь кардинал противится миру.
Под таким нажимом Людовик уступил и дал один письменный приказ старшему оруженосцу, а другой – Франсуа де Ту, подлинному автору этого замысла, «разрешающий им писать в Рим и Мадрид, чтобы добиться заключения мирного договора». Впервые король расставил своему министру подобную ловушку, впервые его доверие к нему казалось пошатнувшимся.
А большего и не требовалось необузданным друзьям Сен-Мара, чтобы вообразить себе, что они бросят кардинала к ногам монарха, чье единственное присутствие стало бы залогом их успеха. Это можно было бы сделать в Бриаре, но Анри не желал ничего делать без Монсеньора, а в особенности – без четкого согласия Людовика XIII.
Какая-то придирка Ришелье, случившаяся немного спустя, облегчила ему задачу. Сен-Мар и Тревиль были у короля, когда последний заговорил о «рабстве, в которое вогнал его министр».
- Ну так прогоните его! – воскликнул Анри.
И, поскольку Людовик принялся возражать, он пошел ва-банк. Он заявил, что «кратчайшим и надежнейшим путем будет убить его (Ришелье), когда тот придет в его (короля) покои, куда стража кардинала не допускается ». Эти слова, добавляет Монгла, удивили короля, и здесь это слово нужно употреблять в том смысле, какое оно имело в XVII веке, то есть, Людовик испытал глубокое чувство.
В этот миг судьба Франции и Европы висела на волоске. После молчания, казавшегося вечным, Людовик произнес:
- Он кардинал и священник, меня отлучат от церкви.
Тревиль сразу же возразил, что пусть у него будет только признание Его Величества, и королю нечего будет волноваться – Тревиль поедет в Рим, чтобы получить прощение, которое ему охотно дадут. Но Его Величество ничего не ответил.
Что он думал на самом деле? Еще остававшиеся у него сомнения усилились в один миг и едва не устроили переворот в государстве. Вспыльчивый Тревиль подумал, что получил необходимое согласие. Его сообщники, которым он рассказал об этом, расценили реакцию короля таким же образом и убедили в этом Сен-Мара, который был далеко не так уверен в этом. Теперь уже ничто не мешало нанести удар в Лионе, куда Двор прибыл 17 февраля, пробыв там несколько дней.
Тогда как король и министр неустанно работали над подготовкой грядущих военных операций, вокруг них и между ними как будто началась гражданская война. Сторонники старшего оруженосца дерзко называли себя «роялистами», а других считали «кардиналистами».
Под их давлением Сен-Мару пришлось пойти на решительный шаг и, как пишет в своих мемуарах Гаспар де Шаваньяк, «однажды, собрав нас, он сказал, что идет к королю и что скоро к нам вернется». Молодые люди заполонили приемную. Появился кардинал, но его разведка, должно быть, сработала хорошо, поскольку капитан его стражи, вопреки обычаю, прошел вместе с ним.
В этот момент король и Сен-Мар вполголоса вели очень оживленную беседу. При виде «дьявола в красной мантии» они встревожились, «оба пребывая в таком смущении, что кардинал сразу понял, что они обсуждали вопрос, касающийся его».
Сен-Мар, совершенно смущенный появлением своего грозного наставника, «не мог выносить присутствия Ришелье, вышел и сказал нам расходиться по домам», продолжает Шаваньяк и заключает: «Многие винили его за то, что он упустил случай его убить, а другие не скупятся на похвалы ему: как бы там ни было, если он поступил как добрый христианин, то уж точно не как тонкий политик». Такого случая больше не представится.
Бульон принял командование Итальянской армией, и 23 февраля оба кортежа пустились в путь. В тот же день маршал де Брезе, назначенный вице-королем Каталонии, вошел в Барселону под крики: «Да здравствует Франция!».
Это стало весомым аргументом для Фонтраля, чтобы положить конец ухищрениям Оливареса:
- Не следует удивляться, - сказал он ему, - если дела у вас идут плохо, поскольку вы занимаетесь пустяками, когда речь идет о спасении Перпиньяна, потеря которого навсегда лишит вас Каталонии.
Это озадачило Оливареса, и договор был подписан. Филипп IV принял Фонтраля и поручил ему передать письмо герцогу Орлеанскому: «Дорогой мой брат, я с искренней радостью принял предложения, сделанные мне от имени Вашего Высочества ради всеобщего блага, покоя в христианском мире, словом – ради установления прочного мира…»
В этот момент король и кардинал прибыли в Нарбонн, после чего Его Величество в Валансе передал Мазарини кардинальский берет. Г-н Гранд, уверенный в своих чарах и защитниках, доверительно сообщил сеньору де Ла-Люцерну, что «он лишь наполовину приподнял маску, но вот-вот сбросит ее совсем».
Ла-Люцерн передал это Шавиньи и кардиналу. Письмо нунция в Мадриде уже предупредило министра о том, что «какого-то француза два или три раза видели в приемной графа-герцога и что он имел с ним долгую беседу». И в то же время Ришелье бездействовал. Его агенты не смогли перехватить возвращавшегося Фонтраля, и вероятно, кардинал опасался, учитывая настроение короля, спровоцировать скандал, не имея на руках доказательств. Фонтраль присоединился к Сен-Мару, рассказал ему о своей поездке и передал договор Монсеньору. Последний предупредил королеву и впоследствии направил ей копию документа.
Вдруг заговор и измена стали казаться бесполезными. 18 марта в болотах Нарбоннской Галлии Ришелье заболел той болезнью, от которой некогда умирали римские консулы. По несчастному стечению обстоятельств его врач Ситуа заболел сам и не мог лечить своего знаменитого пациента, который отказывался заменять его кем-либо, пусть даже врачом, выбранным из свиты короля. Некий Лефевр вполне справился со своей задачей. Это был сторонник применения сурьмы и пилюль, над которым Ги Патен позднее произнесет злорадное надгробное слово: «Лефевр лечил себя так же, как лечил других, и он многих убил за свою жизнь с помощью маленьких пилюль, которые на самом деле были подкрашенным опиумом».
Его ученость (?) не смогла ни сбить жестокий жар кардинала, ни помешать образованию на его правой руке болезненного гнойника. Ришелье теперь не мог писать, а ведь ему надо было отдать столько приказов, организовать столько маневров.
Никогда еще он не чувствовал себя хуже, никогда еще слава его не была такой ослепительной. Пока Ламотт-Гуданкур открывал дорогу на Перпиньян, взяв Коллиур, лилейные флаги реяли над Индийским океаном – там французы захватили остров, которому дали имя Бурбон. Кто мог бы представить себе подобное пятнадцатью годами ранее?
Но это было еще не все. Герцогиня д’Эгильон спасла канадскую колонию, почти сломленную суровым климатом, отсутствием торговли и земледелия. Религия снова пришла на помощь экономике.
Принцесса-Племянница образовала общество благочестивых людей, готовых оплатить расходы по отправке новой партии колонистов, которые обоснуются на острове Монреаль. Там будет построен город под названием Виль-Мари, который станет местом пребывания католической миссии, создаст барьер против «дикарей» и станет торговым центром, способным привлечь окрестное население.
Папа дал свое благословение, а Общество Монреальской Богоматери – сто тысяч экю. Виль-Мари должен был быть заложен до конца года.
Мучимому тяжелейшими болезнями тела, окруженному ловушками, постоянно рискуя пасть от рук убийц, Ришелье, лишь ум которого был жив в полном смысле этого слова, чудесным образом удавалось держать своих противников в узде, господствовать над Францией и удивлять мир. Но сам он сомневался в том, что чудеса будут продолжаться, особенно теперь, когда, не в силах передвигаться, он вынужден был оставаться в Нарбонне, предоставив таким образом свободу действий Сен-Мару, которому осада Перпиньяна позволила остаться одному при короле.
Людовик расстался с кардиналом в середине апреля. При расставании не было ни слез нежности, ни клятв в любви, ни красивых фраз, позаимствованных из словаря Скюдери. Ришелье, полный тревоги и боли, видел, как уезжает живая загадка, не имея утешения узнать, что чувства этого беспокойного сердца точно так же метались между фаворитом и министром.